Помимо признанных Церковью текстов Священного Писания существуют еще и так называемые апокрифические тексты. Быть может, суть веры и истинные свидетельства эпохи первого поколения христиан следует искать именно в них — к примеру, в нашумевшем недавно Евангелии от Иуды? Чем они хуже официальных текстов? О том, как формировался список текстов, вошедших в Новый Завет, и из чего следует, что он действительно отражает взгляд на евангельские события первых учеников Христа, мы попросили рассказать известного библеиста Андрея Десницкого .

Как появился канон

Открывая сегодня Новый Завет, читатель обнаруживает под его обложкой 27 книг. И действительно, если посмотреть на раннюю историю Церкви, у первых христиан такого списка канонических текстов не было. Не было даже самого понятия «канон» — применительно к Библии это слово обозначает закрытый список входящих в нее книг. Но в этом нет ничего удивительного: христианство не возникло сразу в готовом виде, как возникают порой тоталитарные секты, с полностью готовым списком правил и постановлений на все случаи жизни. Оно развивалось естественным путем, и далеко не сразу появился окончательный список книг Священного Писания.

Самые ранние дошедшие до нас списки встречаются в произведениях отцов Церкви, живших во II, III и IV веках, — Иустина Философа, Иринея Лионского, Климента Александрийского, Кирилла Иерусалимского и других. Есть и анонимный список книг, названный «мураториевым каноном» (по фамилии человека, обнаружившего его уже в новое время), датированный концом II века.

Важно то, что во всех этих списках без исключения мы найдем четыре известных нам Евангелия, книгу Деяний и почти все Послания Павла. В них могут отсутствовать Послание к Евреям, книга Откровения и часть Соборных посланий. В то же время в них могут включаться и некоторые другие тексты, сегодня не входящие в Новый Завет: Послания апостола Варнавы и Климента Римского, «Пастырь» Ерма, «Дидахе» (иначе называемое «Учение двенадцати апостолов») и Откровение Петра. Все эти тексты были написаны вскоре после новозаветных книг, и они дают нам много ценных сведений об истории ранней Церкви.

Тот канон, который мы знаем сегодня, равно как и само выражение «канонические книги», встречается впервые в Пасхальном послании святого Афанасия Александрийского 367 года. Тем не менее, небольшие расхождения в списках канонических книг встречались вплоть до V-VI веков, но это касалось в основном признания книги Откровения Иоанна Богослова, насыщенной мистическими образами и сложной для понимания.

Однако все эти расхождения никак не меняют общей картины — во что верили христиане, что рассказывали они об Иисусе.

В чем разница между каноническими текстами и апокрифами

Уже в первые века христианства появились книги о жизни Иисуса Христа, которые претендовали на абсолютную истинность и подлинность. Появлялись они и в более позднее время, вплоть до наших дней. Это «евангелия» от Петра, Фомы, Филиппа, Никодима, Иуды, Варнавы, Марии (Магдалины) — так сказать, «альтернативные истории» Иисуса из Назарета, авторство которых приписывается различным персонажам Нового Завета. Но едва ли кто-то сегодня воспринимает такие претензии на авторство всерьез. В этих «евангелиях», как правило, четко можно проследить идеологическую или богословскую схему, чуждую христианству. Так, «Евангелие от Иуды» излагает гностический взгляд на события Нового Завета, а «Евангелие от Варнавы» — мусульманский. Очевидно, что тексты писали не апостолы, которым они приписывались, а приверженцы той или иной религиозной школы, а для придания веса своим трудам объявили их авторами других людей.

Кроме этих книг, к новозаветным апокрифам часто причисляют и много других текстов, не противоречащих самому Новому Завету. Это деяния отдельных апостолов (Варнавы, Филиппа, Фомы), некоторые послания, в том числе приписываемые Павлу (к Лаодикийцам и 3-е к Коринфянам), и те самые книги, которые в древности иногда включали в Новый Завет. Однако о них разумнее говорить как о послебиблейских произведениях в христианской традиции.

Трудно привести какие-то формальные критерии, по которым первые христиане принимали одни книги и отвергали другие. Но мы видим ясную преемственность традиции: на периферии списка могли быть какие-то колебания, но самые главные тексты, говорящие об основах христианской веры (такие, как четыре Евангелия или Послание к Римлянам), признавались всеми, сразу и безоговорочно, при этом никакие «альтернативные» версии не признавались никем из ранних христиан. Такие версии могли быть Писанием для гностиков или манихеев — но только для них.

При этом до нас дошли многочисленные рукописи канонических текстов Нового Завета, начиная с II века. Они тоже могут различаться в мелких деталях, но никаких сенсационных разоблачений из них вычитать невозможно.

Находки новых апокрифов продолжаются, и в этом нет никакой сенсации. Христиане всегда признавали, что, помимо их собственного Писания, существуют и другие тексты, почитаемые другими людьми. В конце концов, и в наше время люди продолжают записывать бывшие им «откровения» и присваивать им священный статус — именно так появилась, например, в 1830 году на свет «Книга мормона», которую последователи этого учения включают в свое Священное Писание. Что ж, это их дело.

Христиане настаивают лишь на том, что их Писание тождественно Писанию ранней Церкви, и у них действительно есть доказательства в пользу этого утверждения. Можно твердо сказать: существующий канонический текст отражает в себе то, во что верили свидетели земной жизни Христа — его ученики, первые проповедники христианства.

Синайский кодекс.

Первая страница Евангелия от Иоанна

Вторая по древности (после Ватиканского кодекса) и наиболее полная рукопись Библии. Время создания — конец IV века. В состав, помимо книг канона Священного Писания, входят также тексты Послания апостола Варнавы и «Пастырь» Ерма.

Кодекс является одним из основных источников по текстологии Священного Писания Ветхого и Нового Завета, так как он в наибольшей полноте — по сравнению с древнейшими манускриптами — сохранил текст греческой Библии.

Кодекс был найден в монастыре святой Екатерины на горе Синай в 1844 году немецким библеистом Константином фон Тишендорфом, который вывез несколько листов в родной Лейпциг. В конце 1850-х годов фон Тишендорф побывал на Синае в составе русской миссии и сумел выкупить у монахов основную часть кодекса, которая поступили в Императорскую публичную библиотеку в Санкт-Петербурге. В 1930-х годах советские власти продали почти весь объем кодекса в Великобританию (сейчас в РНБ хранятся фрагменты только трех листов кодекса, найденых в начале XX века). В 1975 году в монастыре святой Екатерины было найдено еще несколько его фрагментов.

В 2005 году все четыре владельца листов кодекса — Российская национальная библиотека в Санкт-Петербурге, Британская библиотека, библиотека Лейпцигского университета и в монастырь святой Екатерины — договорились о высококачественном сканировании манускрипта с целью размещения полного текста в интернете. С 6 июля 2009 тексты доступны полностью на сайте www.codex-sinaiticus.net.

НОВЫЙ ЗАВЕТ
(греч. kaine diatheke, лат. novum testamentum)
содержит 27 книг, составляющих вторую часть христианской Библии. Греческое слово diatheke означает "завет", "завещание"; "союз", "договор". Завет называется Новым, поскольку христиане верят, что Иисус Христос скрепил своей кровью новый (второй) союз-договор между Богом и человеком (1 Кор 11:25; Евр 9:15) (первый - договор, заключенный Богом с Моисеем на горе Синай). Иисус не оставил после себя никаких сочинений; все сведения, приведенные в книгах, описывающих его жизнь и объясняющих смысл его служения, исходят от его первых последователей-апостолов и их учеников. Первые четыре книги называются евангелиями, их содержание составляет "благая весть" об Иисусе Христе - о его рождении, служении, выразившемся в проповеди и в сотворенных им чудесах, о его смерти и воскресении. Деяния апостолов, пятая книга Нового Завета, представляет собой исторический рассказ о подвижничестве последователей Христа, распространявших христианскую веру, и о росте и усилении древней церкви. Сочинения эпистолярного жанра представлены в Новом Завете особенно широко: в него входят 13 посланий апостола Павла, 9 из которых адресованы различным церквам, а еще 4 - трем частным лицам, а также анонимное Послание к Евреям (приписанное в Вульгате апостолу Павлу) и семь т.н. соборных посланий, одно из которых приписывается Иакову, два - Петру, три - Иоанну и одно - Иуде (не Искариоту). Последняя книга, завершающая Новый Завет (Откровение Иоанна Богослова), принадлежит к жанру апокалиптической литературы: ее предметом является "откровение" (греч. apocalypsis), возвещающее о грядущих событиях, которым предстоит совершиться на земле и на небесах. Все эти книги располагаются в Новом Завете в соответствии с естественной смысловой последовательностью: сначала приводится рассказ о Христе и принесенной им Благой вести, затем излагается история распространения этой вести древней церковью, далее следуют разъяснения и практические выводы, а завершается все рассказом о конечной цели божественного домостроительства. Язык, на котором написаны все 27 книг Нового Завета, - койне, общегреческий язык той эпохи. Эта форма греческого языка, хотя и лишенная утонченной изысканности классического греческого языка 5-4 вв. до н.э., была знакома почти всему населению Римской империи, к которому обращались первые христианские миссионеры с проповедью Евангелия. Наиболее литературным языком - с точки зрения синтаксического строя и используемой лексики - написаны Послание к Евреям и две книги, принадлежащих Луке - Евангелие от Луки и Деяния апостолов. К числу книг, наиболее сильно отклоняющихся от стандартов аттического диалекта и приближающихся к разговорному греческому языку, относятся Евангелие от Марка и Книга Откровения. Кроме того, поскольку все авторы, представленные в Новом Завете, до того, как стать христианами, были либо евреями, либо обращенными в иудаизм язычниками, вполне естественно, что на их греческий койне накладывало свой отпечаток знакомство с Септуагинтой, греческим переводом еврейской Библии. Оригинальные рукописи книг Нового Завета до нас не дошли. Все знания об этих текстах мы черпаем из трех источников: греческих рукописей, датируемых 2 в. или последующими веками, древних переводов на другие языки (прежде всего - сирийский, латинский и коптский) и новозаветных цитат, которые встречаются в сочинениях древних церковных писателей. Греческие рукописи различают либо по материалу, на котором они были написаны (папирус, пергамен, или кожа, и остраконы - глиняные черепки), либо по способу письма. В греческом языке использовалось два типа письма: маюскульное (или унциальное) и минускульное. Маюскульные рукописи выполнены крупными буквами, имеющими много общего с современными прописными буквами. С 9 в. маюскульное письмо вытесняется более удобным минускульным, для которого характерны мелкие, слитно написанные буквы. В древнейших рукописях, в соответствии с тогдашними правилами письма, не использовались знаки препинания и не оставлялись пробелы между отдельными словами и предложениями. Известно более 50 греческих папирусных фрагментов Нового Завета, более 200 греческих унциальных рукописей и около 4000 греческих минускульных рукописей (включая лекционарии - книги, по которым священные тексты читались за богослужением в церкви). Самым древним новозаветным фрагментом считается крошечный обрывок папирусного кодекса, датируемый первой половиной 2 в. и содержащий несколько стихов из 18 главы Евангелия от Иоанна на греческом языке. Древнейшими рукописями, содержащими значительные части Нового Завета, являются три папирусных кодекса, датируемых 3 в. (т.н. папирусы Честера Битти). Один из них состоит из 30 испорченных листов папирусного кодекса, в который первоначально входили все четыре евангелия и Деяния апостолов. Другой представляет собой 86 слегка поврежденных листов с текстом десяти посланий апостола Павла. Наконец, третий содержит десять слегка испорченных листов книги Откровения. Двумя древнейшими пергаменными греческими маюскульными рукописями Нового Завета являются Ватиканский кодекс и Синайский кодекс, датируемые 4 в. Греческие минускульные рукописи датируются 9 в. и последующими веками. Многократно переписывая Новый Завет, чтобы удовлетворить растущие потребности церкви, писцы вносили в него множество изменений. Копиисты не только допускали невольные ошибки, неизбежные при всяком переписывании, но зачастую пытались усовершенствовать грамматику или стиль текста, исправить предполагаемые исторические и географические ошибки, выправить цитаты из Ветхого Завета в соответствии с греческой Септуагинтой и согласовать параллельные места в евангелиях. В результате возникали многочисленные чтения (варианты фрагментов текста), которых набирается ок. 200 000. Вместе с тем следует заметить, что более 95% этих разночтений не затрагивают понимания смысла текста. Используя текстологические методы, ученые способны с большей или меньшей степенью достоверности реконструировать исходный текст, лежавший в основе сохранившихся вариантов. Древние переводы и новозаветные цитаты в сочинениях отцов церкви также оказывают огромную помощь в оценке различных рукописных чтений. Количество сохранившихся греческих рукописей Нового Завета далеко превосходит количество рукописей греческих классиков. Так, например, Илиада Гомера дошла до нас менее чем в 500 рукописях, сочинения Платона и Фукидида - в двух десятках рукописей, а многих других авторов мы знаем лишь по единственной рукописи. Кроме того, сочинения многих греческих и латинских авторов сохранились лишь в рукописях, датируемых эпохой Средневековья. Рукописи Нового Завета создавались на свитках, и практическая невозможность увеличивать их длину выше разумного предела препятствовала соединению в одном свитке нескольких книг Нового Завета. Во 2 в. многие христиане освоили форму кодекса, или книги с отдельными листами, что позволило им собирать, например, все евангелия или все послания апостола Павла в одном томе. Параллельно с этим процессом собирания и систематизации отдельных новозаветных книг формировалась идея новозаветного канона. Греческое слово "канон" заимствовано из семитских языков и первоначально означало линейку или палочку, с помощью которой можно было производить измерения, а отсюда - в переносном значении - "правило", "норму" или "список". Почему, как и когда книги, составляющие Новый Завет в его теперешней форме, были собраны в единый корпус, - это вопрос, на который ответить исключительно сложно, так как отцы церкви этой эпохи не дают на этот счет никаких определенных и подробных сообщений. Однако мы можем проследить некоторые тенденции, которые, по-видимому, оказали влияние на формирование новозаветного канона. Иисус и его первые последователи восприняли от евреев авторитетный корпус Священного Писания - еврейскую Библию. Кроме того, поскольку слушатели с особым благоговением и почтением относились к речениям самого Христа, который говорил, что в нем исполнился и получил свой окончательный смысл Ветхий Завет, в древней церкви стала складываться практика чтения во время общих богослужений отрывков из книг, в которых излагались слова и деяния Иисуса. Но еще до того, как были написаны евангелия, христианам читались послания апостола Павла, адресованные данной церкви (общине). Эти послания обращались также в соседних общинах (Кол 4:16). Послания Павла, как и послания других апостолов, были предназначены для многократного чтения перед собранием верующих. Можно предположить, что первоначально они воспринимались как письменная проповедь учителя, который не мог лично обратиться к своей пастве. Со временем вошло в обычай прислушиваться к апостольским словам, и они распространялись в списках, а впоследствии стали рассматриваться как Писание. Позднее, когда во множестве стали возникать еретические секты, каждая из которых располагала своим "писанием", ортодоксальная церковь должна была более четко определить границы истинного канона. Около 140 еретик Маркион сформировал свой собственный канон Священных Писаний, исключив из них Ветхий Завет и оставив только Евангелие от Луки (в урезанном виде) и послания апостола Павла (за исключением двух посланий к Тимофею и Послания к Титу). В течение второй половины 2 в. церковь - по свидетельству таких авторитетных писателей, как Ириней, Тертуллиан и Климент Александрийский, знакомых с ситуацией в Малой Азии и Галлии, Северной Африке и Александрии, - осознала тот факт, что она располагает каноном, в который входят четыре известных нам евангелия, Деяния апостолов, 13 посланий Павла, Первое послание Петра и Первое послание Иоанна. Семь книг - Послание к Евреям, Послание Иакова, Второе послание Петра, Второе и Третье послания Иоанна, Послание Иуды и Книга Откровения Иоанна Богослова - еще не получили всеобщего признания, а ряд других (в частности, Дидахе, Послание Варнавы, Пастырь Гермы и Апокалипсис Петра) помещались как бы на границе канона. В 3 в. и в начале 4 в., как можно судить по сочинениям Оригена и Евсевия, были рассмотрены все околоканонические книги и осуществлена классификация текстов, претендующих на апостольский авторитет, в результате чего были выявлены подлинные, сомнительные и отвергаемые (их называли апокрифическими) книги. Хотя Ориген еще ссылался на Пастыря Гермы и Послание Варнавы как на "писания", однако существенно то, что среди его многочисленных толкований нет ни одного толкования на книгу, которая не входила бы сегодня в новозаветный канон. В 4 в. состав канона начинает закрепляться в официальных постановлениях - сначала епископов поместных церквей, а затем поместных и вселенских соборов. Этот состав все более приближается - по числу и расположению книг - к тому составу Нового Завета, который мы знаем сегодня. Афанасий Александрийский был первым, кто, в своем 39 праздничном послании (367), привел список из современных 27 канонических книг Нового Завета (поместив, как это принято и сейчас в православной традиции, соборные послания перед посланиями апостола Павла). На Западе 27 канонических книг Нового Завета были признаны Латинской церковью на трех африканских соборах, на которых главенствующую роль играл Августин (на соборе в Гиппоне в 393 и на двух Карфагенских соборах - в 397 и 419). С появлением же латинской Вульгаты Иеронима этот канон был признан на Западе повсеместно. На Востоке Сирийская церковь еще в 5 в. признавала каноническими только 22 книги, не включая в новозаветную часть сирийского перевода Библии (Пешитты) Второе послание Петра, Второе и Третье послания Иоанна, Послание Иуды и Книгу Откровения. Эфиопская церковь, напротив, включала в свой Новый Завет 35 книг, признавая каноническими 8 книг т.н. Апостольских постановлений. Ни один из соборов, авторитет которых был признан всей церковью, не выносил постановлений относительно пределов канона. В 1546 Тридентский собор четко определил канон для римских католиков, а в энциклике Providentissimus Deus (1893) было сформулировано - в терминах, принятых в католичестве, - общехристианское учение о боговдохновенности канонических книг. Каноничность отдельных книг оценивалась по определенным признакам, главными из которых являлись их апостольское происхождение (или наличие апостольской санкции), согласие их с Ветхим Заветом и другими частями Нового Завета и широкое распространение этих книг.
См. также

часть Библии, почитаемая в качестве св. писания христианами. Название Н. з. связано с учением о новом договоре (др.-рус. «завет» - договор) бога с людьми через Иисуса Христа. Состоит из 27 «книг»: 4 евангелия, Деяния апостолов, 21 Послание, Откровение Иоанна (Апокалипсис) . Последовательность появления книг Н. з. не совпадает с той, в к-рой они располагаются в каноне и к-рая отстаивается христ. традицией. Первым появилось во вт. пол. 68 - нач. 69 Откровение Иоанна, в кон. 90-х гг. 1 в. ив нач. 2 в. - нек-рые из Посланий, во вт. чете. 2 в. - евангелия, в нач. вт. пол. 2 в. - Деяния и остальные Послания. Общий смысл всех «книг» Н. з. церковь и христ. традиция усматривают в повествовании о воплощении в человеч. образе сына божьего Иисуса Христа (мессии), явившегося на землю, чтобы искупить первород. грех, о выполнении им этой миссии; о его воскресении после казни и вознесении на небо, где он должен дожидаться, когда ему надо будет второй раз явиться на землю и завершить дело спасения рода человеч.; о проповеднич. деятельности апостолов Христа, в результате к-рой возникли первые христ. общины, а затем и церковь. Отд. звенья этого вероучения выражены в Н. з. сбивчиво и противоречиво, так что связать их в нечто цельное оказалось весьма нелегкой задачей для богословов. Отсюда многочисл. противоречивые толкования смысла Н. з., к-рыс являлись в истории христианства оправданием вероисповедных и соц.-политич. позиций боровшихся между собой направлений. Канон Н. з. устанавливался постепенно в обстановке борьбы между разными общинами первых христиан. В течение длит. времени были в ходу в качестве священных и по существу канонических мн. произведения, либо не вошедшие впоследствии в канон («Пастырь « Гермы, Послания Климента Римского и Варнавы и др.), либо признанные апокрифическими (см. Апокрифы} (десятки апокрифич. евангелий - Фомы, Иакова, Петра и др.. Откровение Петра, ряд Посланий и Деяний). С др. стороны, долго вызывала сомнение каноничность Откровения Иоанна, вошедшего в христ. канон позднее. Считается, что канон Н. з. был утвержден на Лаоди-кейском соборе (364), но фактически его состав неоднократно был предметом обсуждения и на последующих поместных и вселен. соборах. Претерпел множество изменений и текст канонич. книг Н.э.

Отличное определение

—

Неполное определение ↓

НОВЫЙ ЗАВЕТ

комплекс религиозных сочинений, прибавленных христианами к иудаистской Библии (обозначаемой в христианстве как Ветхий Завет) и составляющих вместе с последней христианскую Библию.Термин berit hahadas («новый союз» между Богом и человеком) встречается в Ветхом Завете (Иер. 31:31); затем он служил самоназванием сектантской «кумранской» общины. Мысль о том, что Бог заново заключит союз с людьми (и не с отдельным избранником или избранным народом, но со всем человечеством) на основе их более духовного служения, возникла в эсхатологических чаяниях иудаизма. Христианство выступило с вестью о том, что «новый союз» Бога с человечеством осуществлен в результате примирительной миссии и свободной жертвы Христа (ср. Лк. 22:20). Для традиционной религиозности слово «новый» может быть наделено только негативным смыслом - здесь официальный иудаизм и грекоримское язычество были едины [критик христианства Келье (V, 25) хвалит иудеев за то, что они, в противоположность христианам, «соблюдая богослужение, унаследованное от отцов, поступают подобно прочим людям»]. Молодое христианство ввело это слово в обозначение своего «писания» и вложило в него свои высшие устремления и надежды, окрашенные пафосом эсхатологического историзма (ср. G. Quispel, Zeit und Geschichte im antiken Christentum, EranosJahrbuch 20, 1951, S. 128 и ел.); члены христианских общин чаяли космического обновления и сами чувствовали себя «новыми людьми» (2 Кор. 5:17). При этом речь идет не только о динамическом реформаторстве, но именно об историзме, ибо взаимоотношения Бога и человека оказались соотнесенными с мистически понятой идеей развития, эволюции, получили временное измерение (ср. Рим. 17 и др., где многократно подчеркивается, что Моисеев закон возник во времени и во времени же отменяется).

Противоречия и единство Н. 3. В Н. 3. объединены тексты различных авторов и различных эпох - от середины I в. до середины II в.; отбор канона из огромного материала раннехристианской литературы продолжался еще несколько столетий и окончательно завершился лишь ко 2й пол. IV в. Естественно, что Н. 3. кажется полным противоречий. Так, если послания апостола Павла развивают своеобразную концепцию спасения только через веру, резко противопоставленную идее религиозной заслуги через исполнение обрядов или иные «дела» (см., напр., Рим. 4:24; 11:6: «Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью»), то в «Соборном послании ап. Иакова» мы встречаем прямую полемику с Павлом: «Видите ли, что человек оправдывается делами, а не верою только?» (2:24). Здесь даются две различные модели религиозности: первая получила реализацию в протестантизме («спасение единой верой» Лютера, диалектическая теология), вторая - в юридическом рационализме католицизма. «Апокалипсис» и послания Павла дают различные типы отношения к социальной действительности Римской империи, намечающие две противоположные линии, проходящие через всю историю христианства: религиозно окрашенное бунтарство многих средневековых ересей, левого крыла Реформации и т. п. и социальнополитический консерватизм официальных церквей.

Однако противоречия не отменяют внутреннего единства Н. 3. как выражения определенного мировоззренческого стиля. Это единство - в общей атмосфере напряженного эсхатологизма, парадоксализма и личностного психологизма. Парадоксализм Н. 3., одинаково характерный для мышления таких несходных между собой религиозных писателей, как автор «Апокалипсиса» и авторы «Посланий ап. Павла», имеет принципиальный характер и вытекает не только из обычного для религии недоверия к рационализму, но и из переживания кризисной исторической диалектики, принуждающей человека к радикальной переоценке ценностей (см., напр., 1 Кор. 1:21,2628). Все традиционные «естественные» оценки подвергнуты сомнению: человек сильнее всего тогда, когда он доходит до предела в лишениях и отчаянии, ибо только тогда вступает в действие «благодать», раскрывающаяся в кризисных психологических ситуациях (напр., 2 Кор. 12). Символ этого кризиса - смерть и возрождение: «святой», по Н. 3., уже здесь, на земле, живет как бы по ту сторону смерти: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?» (Рим. 6:34). Поэтому центральная весть Н. 3. - крестная смерть и воскресение Бога, коррелятом чему служат муки и воскресение верующих, понимаемые в буквальном смысле, но одновременно как символ психологического процесса обновления в земной жизни. Высокая оценка страдания (ср. Ин. 16:2021) вообще характерна для христианства на всех его этапах, но позднее она приобретает более рационалистический характер аскезы, восходящей скорее к греческой философии, нежели к Н. 3. (ср./ Leipoldt, Griechische Philosophic und fruhchristliche Askese, В., 1961). В Н. 3. отчаяние понимается не столько как «умерщвление плоти», сколько как мучительное переживание антиномичности космических процессов и собственной души (ср. Рим. 7:19: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»). При этом элементы диалектики в Н. 3. лишены того онтологического характера, который они приобретают в патристике; это этическая диалектика, поданная в символикамифической форме.

Миф в Н. 3. Характеристика новозаветного повествования как мифологического не стоит ни в какой зависимости от вопроса об историчности Иисуса Христа, апостолов и т. п.; мы имеем здесь дело с мифологией постольку, поскольку конститутивной чертой Н. 3. является непосредственное отождествление реального и смыслового, однократного и «вечного». Однако мифология Нового Завета не изоморфна языческим мифологиям, складывавшимся еще в эпоху общиннородовой формации. В свое время большим достижением библейской критики было то, что она сумела разложить топику (т. е. набор мотивов) новозаветного мифа на заимствования из языческих мифов (страждущий, умирающий и воскресающий бог растительности, тотемистическое животное как объект евхаристической трапезы и т. п.). Но топика еще не объясняет структуры: элементы языческой топики, из которых складывается новозаветный миф, получают в его структуре смысл, прямо противоположный их первоначальному значению. Достаточно сравнить свободную жертву Христа с аналогичным актом любого натуралистического богастрадальца (Осириса, Аттиса, Таммуза, Диониса и т. п.), чтобы понять эту разницу между двумя мифологиями: языческий бог со своими «страстями» и воскресением вплетен в безличностный круговорот природы и сознательный выбор между приятием и неприятием своей участи для него немыслим, в то время как в новозаветном мифе в центре стоит проблема личностного выбора со всеми своими этико-психологическими атрибутами («моление о чаше»). Акцент переносится с объективистскибезразличного «факта» страстей бога на свободный акт его воли, иначе говоря, с природных процессов - на этические. На место космологизма, определявшего античное мировоззрение в его идеалистических и материалистических,мифологических и научных формах, ставится принципиальный антропоцентризм (термины «космос» и «зон» употребляются в Н. 3., как правило, в обесценивающем смысле). Н. 3. в мифологической форме преодолевает эту внеличностность (индивидуальная человеческая душа в ее неповторимости с точки зрения Н. 3. есть большая ценность, чем все вещественные, интеллигибельные и социальные космосы, вместе взятые).

С этим связано и другое. Языческий миф принципиально внеисторичен и отражает ритм природы с ее «вечными возвращениями»; иудаистский миф ближе к христианскому мистическому историзму, но оперирует преимущественно с отдаленным прошлым или отдаленным будущим; христианский миф есть миф истории по преимуществу и притом истории актуальной. На место характерной для греческого язычества (как в мифологическом, так и в философском его оформлении) циклической концепции развития ставится концепция прямолинейного движения (Евр. 9:2528; 1 Пет. 3:18; ср. слова Августина, «О граде Божьем», XII, 14: «Христос один раз умер за грехи наши... по кругу же блуждают нечестивцы... ибо таков путь их заблуждения»). Тот факт, что главный герой Н. 3. максимально приближен хронологически, что сам миф дан в форме исторической биографии со всевозможными прозаическими подробностями римской действительности, вроде переписи населения при Августе, присутствия римского прокуратора и т. п., выражает целый переворот в мифотворческих установках. Наряду с мифической символикой, экзальтированной торжественностью и т. п., новозаветное повествование пестрит снижающими подробностями, которые в подлиннике резко подчеркнуты вульгарной греческой лексикой; эти снижающие подробности - важнейшие интегрирующие моменты новозаветного мифа, структура которого строится на контрастном единстве, на парадоксальном отождествлении «высокого» (мифологотеологического) и «низкого» (историкобытового) планов, на неожиданном «узнавании» одного в другом, что достигает кульминации в своем центральном пункте - изображении крестной смерти Христа. С одной стороны, это самая низменная из всех мыслимых казней и притом будничное зрелище для жителя Римской империи, с другой стороны, - именно это оказывается высочайшей мистерией, каждый момент которой совершается «во исполнение написанного». Миф внедряется в историю, оказывается приписанным к определенным историческим датам и географическим пунктам; то единство человеческой жизни и универсальновсеобщего бытия, которое в языческой мифологии мыслилось само собой разумеющимся и затем распалось с ростом абстракции, отыскивается заново, причем на этот раз с абсолютом связывается не только вневременная, «вечная» сфера человеческого бытия, но и специально историческая сторона жизни человека. В этом смысле в Н. 3. уже заложены христологические искания патристики VVII вв. с ее проблематикой снятия дуализма, хотя, разумеется, вычитывать из Н. 3. христологическую догматику в готовом виде может только консервативнотеологическая экзегеза.

Новый Завет

греч. , лат. Novum Testamentum) - комплекс религиозных сочинений, прибавленных христианами к иудаистской Библии (обозначаемой в христианстве как Ветхий Завет) и составляющих вместе с последней христианскую Библию. Термин berit hahadas («новый союз» - между Богом и человеком) встречается в Ветхом Завете (Иер. 31:31); затем он служил самоназванием сектантской «кумранской» общины. Мысль о том, что Бог заново заключит союз с людьми (и не с отдельным избранником или избранным народом, но со всем человечеством) на основе их более духовного служения, возникла в эсхатологических чаяниях иудаизма. Христианство выступило с вестью о том, что «новый союз» Бога с человечеством осуществлен в результате примирительной миссии и свободной жертвы Христа (ср. Лк. 22:20). Для традиционной религиозности слово «новый» может быть наделено только негативным смыслом - здесь официальный иудаизм и греко-римское язычество были едины [критик христианства Келье (V, 25) хвалит иудеев за то, что они, в противоположность христианам, «соблюдая богослужение, унаследованное от отцов, поступают подобно прочим людям»]. Молодое христианство ввело это слово в обозначение своего «писания» и вложило в него свои высшие устремления и надежды, окрашенные пафосом эсхатологического историзма (ср. G. Quispel, Zeit und Geschichte im antiken Christentum, Eranos-Jahrbuch 20, 1951, S. 128 и ел.); члены христианских общин чаяли космического обновления и сами чувствовали себя «новыми людьми» (2 Кор. 5:17). При этом речь идет не только о динамическом реформаторстве, но именно об историзме, ибо взаимоотношения Бога и человека оказались соотнесенными с мистически понятой идеей развития, эволюции, получили временное измерение (ср. Рим. 1-7 и др., где многократно подчеркивается, что Моисеев закон возник во времени и во времени же отменяется). Противоречия и единство Н. 3. В Н. 3. объединены тексты различных авторов и различных эпох - от середины I в. до середины II в.; отбор канона из огромного материала раннехристианской литературы продолжался еще несколько столетий и окончательно завершился лишь ко 2-й пол. IV в. Естественно, что Н. 3. кажется полным противоречий. Так, если послания апостола Павла развивают своеобразную концепцию спасения только через веру, резко противопоставленную идее религиозной заслуги через исполнение обрядов или иные «дела» (см., напр., Рим. 4:2-4; 11:6: «Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью»), то в «Соборном послании ап. Иакова» мы встречаем прямую полемику с Павлом: «Видите ли, что человек оправдывается делами, а не верою только?» (2:24). Здесь даются две различные модели религиозности: первая получила реализацию в протестантизме («спасение единой верой» Лютера, диалектическая теология), вторая - в юридическом рационализме католицизма. «Апокалипсис» и послания Павла дают различные типы отношения к социальной действительности Римской империи, намечающие две противоположные линии, проходящие через всю историю христианства: религиозно окрашенное бунтарство многих средневековых ересей, левого крыла Реформации и т. п. и социально-политический консерватизм официальных церквей. Однако противоречия не отменяют внутреннего единства Н. 3. как выражения определенного мировоззренческого стиля. Это единство - в общей атмосфере напряженного эсхатологизма, парадоксализма и личностного психологизма. Парадоксализм Н. 3., одинаково характерный для мышления таких несходных между собой религиозных писателей, как автор «Апокалипсиса» и авторы «Посланий ап. Павла», имеет принципиальный характер и вытекает не только из обычного для религии недоверия к рационализму, но и из переживания кризисной исторической диалектики, принуждающей человека к радикальной переоценке ценностей (см., напр., 1 Кор. 1:21,26-28). Все традиционные «естественные» оценки подвергнуты сомнению: человек сильнее всего тогда, когда он доходит до предела в лишениях и отчаянии, ибо только тогда вступает в действие «благодать», раскрывающаяся в кризисных психологических ситуациях (напр., 2 Кор. 12). Символ этого кризиса - смерть и возрождение: «святой», по Н. 3., уже здесь, на земле, живет как бы по ту сторону смерти: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?» (Рим. 6:3-4). Поэтому центральная весть Н. 3. - крестная смерть и воскресение Бога, коррелятом чему служат муки и воскресение верующих, понимаемые в буквальном смысле, но одновременно как символ психологического процесса обновления в земной жизни. Высокая оценка страдания (ср. Ин. 16:20-21) вообще характерна для христианства на всех его этапах, но позднее она приобретает более рационалистический характер аскезы, восходящей скорее к греческой философии, нежели к Н. 3. (ср./ Leipoldt, Griechische Philosophic und fruhchristliche Askese, В., 1961). В Н. 3. отчаяние понимается не столько как «умерщвление плоти», сколько как мучительное переживание антиномичности космических процессов и собственной души (ср. Рим. 7:19: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»). При этом элементы диалектики в Н. 3. лишены того онтологического характера, который они приобретают в патристике; это этическая диалектика, поданная в символика-мифической форме. Миф в Н. 3. Характеристика новозаветного повествования как мифологического не стоит ни в какой зависимости от вопроса об историчности Иисуса Христа, апостолов и т. п.; мы имеем здесь дело с мифологией постольку, поскольку конститутивной чертой Н. 3. является непосредственное отождествление реального и смыслового, однократного и «вечного». Однако мифология Нового Завета не изоморфна языческим мифологиям, складывавшимся еще в эпоху общинно-родовой формации. В свое время большим достижением библейской критики было то, что она сумела разложить топику (т. е. набор мотивов) новозаветного мифа на заимствования из языческих мифов (страждущий, умирающий и воскресающий бог растительности, тотемистическое животное как объект евхаристической трапезы и т. п.). Но топика еще не объясняет структуры: элементы языческой топики, из которых складывается новозаветный миф, получают в его структуре смысл, прямо противоположный их первоначальному значению. Достаточно сравнить свободную жертву Христа с аналогичным актом любого натуралистического бога-страдальца (Осириса, Аттиса, Таммуза, Диониса и т. п.), чтобы понять эту разницу между двумя мифологиями: языческий бог со своими «страстями» и воскресением вплетен в безличностный круговорот природы и сознательный выбор между приятием и неприятием своей участи для него немыслим, в то время как в новозаветном мифе в центре стоит проблема личностного выбора со всеми своими этико-психологическими атрибутами («моление о чаше»). Акцент переносится с объективистски-безразличного «факта» страстей бога на свободный акт его воли, иначе говоря, с природных процессов - на этические. На место космологизма, определявшего античное мировоззрение в его идеалистических и материалистических, мифологических и научных формах, ставится принципиальный антропоцентризм (термины «космос» и «зон» употребляются в Н. 3., как правило, в обесценивающем смысле). Н. 3. в мифологической форме преодолевает эту внеличностность (индивидуальная человеческая душа в ее неповторимости с точки зрения Н. 3. есть большая ценность, чем все вещественные, интеллигибельные и социальные космосы, вместе взятые). С этим связано и другое. Языческий миф принципиально внеисторичен и отражает ритм природы с ее «вечными возвращениями»; иудаистский миф ближе к христианскому мистическому историзму, но оперирует преимущественно с отдаленным прошлым или отдаленным будущим; христианский миф есть миф истории по преимуществу и притом истории актуальной. На место характерной для греческого язычества (как в мифологическом, так и в философском его оформлении) циклической концепции развития ставится концепция прямолинейного движения (евр. 9:25-28; 1 Пет. 3:18; ср. слова Августина, «О граде Божьем», XII, 14: «Христос один раз умер за грехи наши... по кругу же блуждают нечестивцы... ибо таков путь их заблуждения»). Тот факт, что главный герой Н. 3. максимально приближен хронологически, что сам миф дан в форме исторической биографии со всевозможными прозаическими подробностями римской действительности, вроде переписи населения при Августе, присутствия римского прокуратора и т. п., выражает целый переворот в мифотворческих установках. Наряду с мифической символикой, экзальтированной торжественностью и т. п., новозаветное повествование пестрит снижающими подробностями, которые в подлиннике резко подчеркнуты вульгарной греческой лексикой; эти снижающие подробности - важнейшие интегрирующие моменты новозаветного мифа, структура которого строится на контрастном единстве, на парадоксальном отождествлении «высокого» (мифо-лого-теологического) и «низкого» (историко-бытового) планов, на неожиданном «узнавании» одного в другом, что достигает кульминации в своем центральном пункте - изображении крестной смерти Христа. С одной стороны, это самая низменная из всех мыслимых казней и притом будничное зрелище для жителя Римской империи, с другой стороны, - именно это оказывается высочайшей мистерией, каждый момент которой совершается «во исполнение написанного». Миф внедряется в историю, оказывается приписанным к определенным историческим датам и географическим пунктам; то единство человеческой жизни и универсально-всеобщего бытия, которое в языческой мифологии мыслилось само собой разумеющимся и затем распалось с ростом абстракции, отыскивается заново, причем на этот раз с абсолютом связывается не только вневременная, «вечная» сфера человеческого бытия, но и специально историческая сторона жизни человека. В этом смысле в Н. 3. уже заложены христологические искания патристики V-VII вв. с ее проблематикой снятия дуализма, хотя, разумеется, вычитывать из Н. 3. христологическую догматику в готовом виде может только консервативно-теологическая экзегеза. Таким образом, в НЗ элементы языческого мифа, как и различных идеологических систем позднеантичного мира, идейные и даже терминологические заимствования из вульгарной греческой философии стоико-кинического направления, из языческой синкретической мистики, магизма и мистериальных учений, из иудейской экзегетики, из обихода сект типа «кумранской» и т. п. приобретают новое смысловое единство. Сергей Аверинцев. София-Логос. Словарь

Отличное определение

—

Неполное определение ↓